магия и что-то еще

саграда

тут в разговорах за то и это внезапно выскочило:
магия - это то, что случается с кем-то, это совпадения, хорошие или нет, но неожиданные до абсурдности, это совмещенные грани и - хоп! - солнечные зайчики во все стороны сквозь цветное стекло, а только что был пасмурный день.
это всегда подарок от кого-то необъяснимого воспреемнику этой самой магии.

а есть что-то, что автор (мне не хочется говорить "маг") долго и тщательно выстраивает, иногда годами, хорошо зная, чего именно хочет добиться. итоговый эффект может быть таким же внезапным - а может случиться подвижка настолько естественная, что ее никто и не заметит, как не замечают здоровье или хорошее настроение.
в этой категории можетбыть и мгновенное точечное вмешательство, как коснуться поверхности воды - и тут же отдернуть руку, а потом смотреть, как именно пойдут круги.
и вот на эти два вида осознанного вмешательства терминов кроме "проминания пространства" и "подвижки" (а первое, понятное дело, состоит из продуманной или не очень серии вторых), у меня и нет.
а надо бы, потому что слово "магия" тут совсем не годится.
то, что случается кем-то - со всем миром разом.
ну и, конечно же, всякий Автор всегда живет на грани двух миров - того, который был до подвижки (и остался бы, не случись она), и того, который стал после подвижки.
и вот это - тот зазор, из которого мне, видимо, теперь пристало жить.
прежний-то уже никуда не годится. да и был он, пока я считал, что все это случалось со мной, а не мной.
мое между жизнью и смертью, на котором все, вплоть до  варки  кофе.

магия и что-то еще

саграда

тут в разговорах за то и это внезапно выскочило:
магия - это то, что случается с кем-то, это совпадения, хорошие или нет, но неожиданные до абсурдности, это совмещенные грани и - хоп! - солнечные зайчики во все стороны сквозь цветное стекло, а только что был пасмурный день.
это всегда подарок от кого-то необъяснимого воспреемнику этой самой магии.

а есть что-то, что автор (мне не хочется говорить "маг") долго и тщательно выстраивает, иногда годами, хорошо зная, чего именно хочет добиться. итоговый эффект может быть таким же внезапным - а может случиться подвижка настолько естественная, что ее никто и не заметит, как не замечают здоровье или хорошее настроение.
в этой категории можетбыть и мгновенное точечное вмешательство, как коснуться поверхности воды - и тут же отдернуть руку, а потом смотреть, как именно пойдут круги.
и вот на эти два вида осознанного вмешательства терминов кроме "проминания пространства" и "подвижки" (а первое, понятное дело, состоит из продуманной или не очень серии вторых), у меня и нет.
а надо бы, потому что слово "магия" тут совсем не годится.
то, что случается кем-то - со всем миром разом.
ну и, конечно же, всякий Автор всегда живет на грани двух миров - того, который был до подвижки (и остался бы, не случись она), и того, который стал после подвижки.
и вот это - тот зазор, из которого мне, видимо, теперь пристало жить.
прежний-то уже никуда не годится. да и был он, пока я считал, что все это случалось со мной, а не мной.
мое между жизнью и смертью, на котором все, вплоть до  варки  кофе.

дракон (с картинкой)

Давно я хотел это сделать, но как-то не получалось.

Текст давний, один из первых. Но рисунок сделан с натуры, все, кто видел нашу
Джерку (и эту шляпу) могут засвидетельствовать. Дракону я тогда много
что скормил - и выпустил. А мне не верит никто. Ну и ладно.

дракон

Одно хорошо: ест он, кажется, все, ну то есть все, что
пахнет едой, он вообще неприхотлив в этом смысле - сахар так сахар,
колбаса так колбаса. Свиристит радостно и утробно на все подряд,
чирикает, как целая птичья лавка. Это он отогрелся и теперь доволен, а
когда я подобрал его, мокрого, грязного, с рваными дырами в зеленых
крыльях, он шипел, плевался искрами и норовил укусить за палец.
Он
свалился мне под ноги, скатился с неба верхом на голубой молнии, от его
усов и гривы пахло мокрой паленой шерстью, я даже не сразу решился
выудить его из лужи - я терпеть не могу голубей, особенно поджаренных
молнией на лету, а выглядело это именно так, во всяком случае, ничего
другого мне в первый момент в голову не пришло. Ливень как раз
вознамерился стяжать себе славу потопа, вся Петроградская сторона
тонула в пенном потоке воды, сквозь него осторожно пробирались сразу
ставшие неуместными автомобили, их габаритные огни означали ватерлинии,
а на лицах водителей читались недоумение и неуверенность. Я давно уже
вымок с головы до ног, шлепал босыми пятками по лужам, и
Владимир-на-Мокруше одобрительно поблескивал мне тусклым крестом сквозь
сплошную пелену дождя. Молния прошила небо, прошла сквозь дождь
стремительным ударом, клюнула в мокрую траву у самых моих ног. Я
отскочил, а из травы раздалось громкое и злобное шипение - он бил
крыльями, выгибал шею, раздувал крохотные ноздри и скалил четыре ряда
белых щучьих зубов, а я стоял и таращился на него, словно никогда в
жизни не видел драконов с голубя размером, в желто-зеленой чешуе и
отвратительном настроении.
Я принес его домой, злого, дрожащего,
икающего от холода и унижения, за полчаса пути я был искусан весь,
кожаный рюкзак, в который я его в итоге засунул, нехорошо дымился и еле
дотянул до моей Четырнадцатой линии. В доме он немедленно уселся в
старый "стетсон", повозился, поворчал, прожег две дыры в фетровых
полях, успокоился и заснул. Через час проснулся, долго и тщательно
чистился, шипел на любопытствующих кошек - младшая все пыталась
потрогать его лапой и едва не лишилась усов, - а потом принялся
стаскивать в свою шляпу разный блестящий хлам - обрывки цепочек,
немецкие и израильские монетки из глиняной миски на холодильнике,
стеклянные бусины, даже куски латунной проволоки и фольгу от шоколадки.
Обсохнув и устроившись так, как ему хотелось, он немедленно сменил гнев
на милость, зачирикал, запищал на все лады, словом, потребовал есть.
Вот
только накормить его, несмотря на всеядность, оказалось тяжеловато. Он
так и пищал весь день, что бы я ему не подсунул - хотя съедать съедал,
не капризничал. И тогда ближе к вечеру я скормил ему свой страх высоты
- подумал, на что мне эта штука, совсем ведь я ею не пользуюсь, чего уж
тут. Он съел, облизнулся и разом вырос, с колбасы у него так не
получалось, даром что докторская, вполне себе приличная колбаса. Я
отойти не успел, как он вслед за этой мелочью выудил из меня радость
запаха лип - подцепил птичьим когтем и выудил, ловко так, почти
незаметно, я даже не почувствовал ничего, а когда почувствовал,
подумал, ладно, что ж, если ему так голодно, он, может, никогда не
знал, не думал даже, как они пахнут в июле на весь город, особенно
после дождя, ведь и запел после этого как-то по-особенному, веселее и
осмысленнее как-то. У меня этих радостей - вагон и маленькая тележка,
что ж я, не смогу дракона накормить, вон какая радуга на полнеба, чем
она хуже липового духа...
И снова он что-то съел, а что - не помню
уже, не успел определить, тоже мелочь какую-то, оно и к лучшему, что не
помню, хотя обидно немного и неуютно: как это, всю жизнь у меня была
эта кроха, а теперь нет и просто пустое место, то есть не так, словно и
не было никогда, а чувствуется, что было, как темное пятно на обоях от
снятой и унесенной фотографии - невыгоревший прямоугольник памяти,
которой уже не существует, да что вы, когда это было, о чем это вы
говорите.
Теперь он не помещается в шляпу, торчит хвостом и птичьими
когтистыми лапами наружу, щурит на меня желтые веселые глазки с
вертикальными черными щелями в никуда и, я уж чувствую, примеривается,
примеривается когтем ухватиться за что-нибудь еще, что-нибудь
по-настоящему крупное, и когда ухватится, дернет на себя, вцепится
острыми иглами-зубами, и блеснет это нечто слабым слюдяным блеском в
его золотистой пасти - и ладно, пусть так, была - не была, может,
тогда-то я наконец и узнаю, есть у меня душа или выдумки все это,
выдумки досужие и суета.

дракон (с картинкой)

Давно я хотел это сделать, но как-то не получалось.

Текст давний, один из первых. Но рисунок сделан с натуры, все, кто видел нашу
Джерку (и эту шляпу) могут засвидетельствовать. Дракону я тогда много
что скормил - и выпустил. А мне не верит никто. Ну и ладно.

дракон

Одно хорошо: ест он, кажется, все, ну то есть все, что
пахнет едой, он вообще неприхотлив в этом смысле - сахар так сахар,
колбаса так колбаса. Свиристит радостно и утробно на все подряд,
чирикает, как целая птичья лавка. Это он отогрелся и теперь доволен, а
когда я подобрал его, мокрого, грязного, с рваными дырами в зеленых
крыльях, он шипел, плевался искрами и норовил укусить за палец.
Он
свалился мне под ноги, скатился с неба верхом на голубой молнии, от его
усов и гривы пахло мокрой паленой шерстью, я даже не сразу решился
выудить его из лужи - я терпеть не могу голубей, особенно поджаренных
молнией на лету, а выглядело это именно так, во всяком случае, ничего
другого мне в первый момент в голову не пришло. Ливень как раз
вознамерился стяжать себе славу потопа, вся Петроградская сторона
тонула в пенном потоке воды, сквозь него осторожно пробирались сразу
ставшие неуместными автомобили, их габаритные огни означали ватерлинии,
а на лицах водителей читались недоумение и неуверенность. Я давно уже
вымок с головы до ног, шлепал босыми пятками по лужам, и
Владимир-на-Мокруше одобрительно поблескивал мне тусклым крестом сквозь
сплошную пелену дождя. Молния прошила небо, прошла сквозь дождь
стремительным ударом, клюнула в мокрую траву у самых моих ног. Я
отскочил, а из травы раздалось громкое и злобное шипение - он бил
крыльями, выгибал шею, раздувал крохотные ноздри и скалил четыре ряда
белых щучьих зубов, а я стоял и таращился на него, словно никогда в
жизни не видел драконов с голубя размером, в желто-зеленой чешуе и
отвратительном настроении.
Я принес его домой, злого, дрожащего,
икающего от холода и унижения, за полчаса пути я был искусан весь,
кожаный рюкзак, в который я его в итоге засунул, нехорошо дымился и еле
дотянул до моей Четырнадцатой линии. В доме он немедленно уселся в
старый "стетсон", повозился, поворчал, прожег две дыры в фетровых
полях, успокоился и заснул. Через час проснулся, долго и тщательно
чистился, шипел на любопытствующих кошек - младшая все пыталась
потрогать его лапой и едва не лишилась усов, - а потом принялся
стаскивать в свою шляпу разный блестящий хлам - обрывки цепочек,
немецкие и израильские монетки из глиняной миски на холодильнике,
стеклянные бусины, даже куски латунной проволоки и фольгу от шоколадки.
Обсохнув и устроившись так, как ему хотелось, он немедленно сменил гнев
на милость, зачирикал, запищал на все лады, словом, потребовал есть.
Вот
только накормить его, несмотря на всеядность, оказалось тяжеловато. Он
так и пищал весь день, что бы я ему не подсунул - хотя съедать съедал,
не капризничал. И тогда ближе к вечеру я скормил ему свой страх высоты
- подумал, на что мне эта штука, совсем ведь я ею не пользуюсь, чего уж
тут. Он съел, облизнулся и разом вырос, с колбасы у него так не
получалось, даром что докторская, вполне себе приличная колбаса. Я
отойти не успел, как он вслед за этой мелочью выудил из меня радость
запаха лип - подцепил птичьим когтем и выудил, ловко так, почти
незаметно, я даже не почувствовал ничего, а когда почувствовал,
подумал, ладно, что ж, если ему так голодно, он, может, никогда не
знал, не думал даже, как они пахнут в июле на весь город, особенно
после дождя, ведь и запел после этого как-то по-особенному, веселее и
осмысленнее как-то. У меня этих радостей - вагон и маленькая тележка,
что ж я, не смогу дракона накормить, вон какая радуга на полнеба, чем
она хуже липового духа...
И снова он что-то съел, а что - не помню
уже, не успел определить, тоже мелочь какую-то, оно и к лучшему, что не
помню, хотя обидно немного и неуютно: как это, всю жизнь у меня была
эта кроха, а теперь нет и просто пустое место, то есть не так, словно и
не было никогда, а чувствуется, что было, как темное пятно на обоях от
снятой и унесенной фотографии - невыгоревший прямоугольник памяти,
которой уже не существует, да что вы, когда это было, о чем это вы
говорите.
Теперь он не помещается в шляпу, торчит хвостом и птичьими
когтистыми лапами наружу, щурит на меня желтые веселые глазки с
вертикальными черными щелями в никуда и, я уж чувствую, примеривается,
примеривается когтем ухватиться за что-нибудь еще, что-нибудь
по-настоящему крупное, и когда ухватится, дернет на себя, вцепится
острыми иглами-зубами, и блеснет это нечто слабым слюдяным блеском в
его золотистой пасти - и ладно, пусть так, была - не была, может,
тогда-то я наконец и узнаю, есть у меня душа или выдумки все это,
выдумки досужие и суета.