два слова об отношениях с внешним миром

все, что я могу испытывать по отношению к людям, это либо острая боль, либо той же остроты нежность.
и нежность я, конечно же, переношу легче, чем боль,
хотя вряд ли тот, кто сталкивается со мной хотя бы на две остановки в одном трамвае, знает, от чего именно меня сейчас скрутило, и что стоит огромным комом поперек горла.
я помню, ехал как-то в вагоне метро, и вагон был полон, и прямо передо мной стояла девочка лет семнадцати, опустив голову как можно ниже. у нее из ворота рубашки торчала тонкая шея, и все позвонки можно было посчитать под белой, немножко грязной кожей. она стояла весь длиннющий перегон гостиный двор-василеостровская, низко опустив голову, и тихонько икала. икала и не могла остановиться. я так и не видел ее лица, видел только, как она вздрагивала всем телом.
у меня было темно в глазах от желания обнять ее и поцеловать в тощую шею. я почти не дышал. я не помню ничего более одновременно умильного, беспомощного и чужого, чем эта девочка. она уже вышла, а я все пересчитывал позвонки ее шеи.

я никогда не хочу обладать людьми, ни тогда, когда они вызывают нежность, ни тем более тогда, когда вызывают боль.
я владею людьми настолько полно, что не могу испытывать еще и желание обладать ими.

вся моя система взаимодействия с людьми основана только на равновесии боли и нежности.
когда одного - чего угодно - становится слишком много, я стараюсь отойти в сторону.  и уж тем более я стараюсь отойти  в сторону, когда одна эмоция сменяет другую быстрее, чем я могу опомниться.

особенность же человека как раз в том, что он то прекрасен, беспомощен и чужд, то отвратителен, беспомощен и чужд, и каждый день заново.


 

два слова об отношениях с внешним миром

все, что я могу испытывать по отношению к людям, это либо острая боль, либо той же остроты нежность.
и нежность я, конечно же, переношу легче, чем боль,
хотя вряд ли тот, кто сталкивается со мной хотя бы на две остановки в одном трамвае, знает, от чего именно меня сейчас скрутило, и что стоит огромным комом поперек горла.
я помню, ехал как-то в вагоне метро, и вагон был полон, и прямо передо мной стояла девочка лет семнадцати, опустив голову как можно ниже. у нее из ворота рубашки торчала тонкая шея, и все позвонки можно было посчитать под белой, немножко грязной кожей. она стояла весь длиннющий перегон гостиный двор-василеостровская, низко опустив голову, и тихонько икала. икала и не могла остановиться. я так и не видел ее лица, видел только, как она вздрагивала всем телом.
у меня было темно в глазах от желания обнять ее и поцеловать в тощую шею. я почти не дышал. я не помню ничего более одновременно умильного, беспомощного и чужого, чем эта девочка. она уже вышла, а я все пересчитывал позвонки ее шеи.

я никогда не хочу обладать людьми, ни тогда, когда они вызывают нежность, ни тем более тогда, когда вызывают боль.
я владею людьми настолько полно, что не могу испытывать еще и желание обладать ими.

вся моя система взаимодействия с людьми основана только на равновесии боли и нежности.
когда одного - чего угодно - становится слишком много, я стараюсь отойти в сторону.  и уж тем более я стараюсь отойти  в сторону, когда одна эмоция сменяет другую быстрее, чем я могу опомниться.

особенность же человека как раз в том, что он то прекрасен, беспомощен и чужд, то отвратителен, беспомощен и чужд, и каждый день заново.