Гамлет, принц датский

Ну, вот что. Пока большая часть читающих по-русски еще во власти сна, оливье и похмелья, нужно написать о "Гамлете" с Камбербечем.
Потому что писать об этом необъяснимо тяжело, а когда что-то необъснимо тяжело, нужно делать обязательно. И делать это на воображаемую аудиторию проще, чем на не-воображаемую - воображаемой аудитории почти никогда ничего не надо объяснять.
А пока у всех каникулы, можно вообразить, что аудитория воображаема.

Так вот, мы сходили на прямую трансляцию.
Я знаю (читал), что многим его Гамлет показался слишком нервным, слишком трагичным, - чересчур, в общем, зачем с таким надрывом, и так понятно, что трагедия - вон сколько трупов.
А вот у меня как раз именно на нем все встало на место.

Есть множество исследований на ту тему, что "Гамлет" написан Шекспиром в отчаньи от смерти сына, и противники этого утверждения замечают, что пять или шесть лет спустя после смерти - как-то слишком долго для прямого отзвука. И при чем тут вообще смерть ребенка.

Камбербеч играет ребенка. Именно ребенка. Того, для кого смерть отца - это катастрофа, обрушение мира. Он безумен уже с первых минут спектакля, гораздо раньше, чем появляется призрак. И все его усилия направлены на то, чтобы не втянуть в это безумие окружающих. С появлением призрака эти усилия приходится умножать, и ужас положения Гамлета как раз в том, что он отлично видит их полную бесплодность. Он пытается оттолкнуть Офелию - безрезультатно. Он советует Полонию сидеть дома - безрезультатно, тот лезет в самое пекло. Он искренне рад (в первый момент) Розенкранцу и Гильденстерну - и пытается быть с ними сдержан, но и они рвутся принять участие.
С мамой - с мамой там вовсе отдельная история. Как и с Лаэртом. Всех, всех затягивает в эту чертову воронку, от действия к действию сцена все больше темнеет, королевский замок все больше напоминает руины, под конец его вовсе заносит палой листвой, под которой - только могильные плиты и ничего больше.

Что такое, по сути, трагедия - обстоятельство непреодолимой силы, замешанное на судьбе, вызывающее жуткие, необратимые события, ведущие к гибели большинство участников.

И я вдруг, именно в этой постановке, увидел это обстоятельство непреодолимой силы. Всегда думал, что замешано все на необходимости мести, к которой данный конкретный принц совершенно не склонен, и мне это всегда казалось недостаточно непреодолимым обстоятельством, и требовалась еще куча трупов, чтобы сделать его действительно основой трагедии.
Камбербеч играет ребенка. Который одновременно является принцем. Что такое смерть короля для наследного принца? Да, это траур, это горе, это все, что только може повлечь смерть родителя, - но это еще и трон, исполнение собственного предназначения, это власть, это отвественность, это корона.
Это тот самый случай, когда приобретение больше, чем потеря.
А тут его нет. Потеря Гамлета в его исполнении - настолько огромна, настолько велика, что плевать на трон и корону, плевать на власть и отвественность, его Гамлет ослеплен горем.
(В первой же картине есть жест, говорящий очень много: он вытаскивает из сундука старый бархатный пиджак, явно отцовский и, прежде чем надеть, утыкается в него лицом, впитывая остатки запаха, как пес, потерявший хозяина.)
Он - ребенок, которого оставил отец, и одновременно он - принц, который со смертью отца остается совершенно один, становится вершиной пирамиды, с другими детьми так не бывает, только с королевскими. И Гамлет Камбербеча настолько подмят этим одиночеством, что всеобщее предательство не выглядит таким уж ударом - оно отлично вписывается в общую картину.

Он играет смерть ребенка в теле врослого. Ту самую потерю, которая вообще, совсем, никогда не станет приобретением. Играет великолепно.

Ну и пара штрихов к этому "великолепно", потому что то, что ярко, смешно и удачно - в спектакле работает на все ту же воронку безумия, наращивания фантасмагории. И целое складывается в это самое "великолепно" без малейших стыков.
Штрих первый: могильщика и призрака отца Гамлета играет один и тот же актер, отчего все реплики могильщика приобретают, скажем так, двоякий смысл.
Штрих второй: весь третий акт Камбербеч разгуливает в черно-белой футболке с фото Боуи в облике Зигги Стардаста (с характерным жестом "руки к глазам"), причем принт велик настолько, что на сцене все время две головы - голова Зигги и ящеричья физиономия Камбербеча. Эффект замечательный.