А валенки больше не нужны
Mar. 6th, 2003 11:24 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
a_strСегодня с утра, вместо того, чтобы сдавать последний экзамен, я оказался в аэропорту Пулково - том, что на Москву и взаграницу. И наблюдал погрузку авиарейса из Питера во Франкфурт-на-Майне. Были немцы, бывшие здесь и летевшие домой, была группа китайцев, были два индийца, белоглазые и белозубые, поперек сумки они везли изумительного полосатого тигра, улыбчивого и глазастого - по своим, что ли, соскучились. Было и энное количество наших, улетавших навсегда. Немного, но было.
И вот, когда толпа на регистрацию и контроль немного рассосалась, я увидел под креслами, на которых сидели ожидавшие, пару женских бахил. Такие уродливые тупоносые сапоги из клеенки сверху и искусственным мехом внутри, огромные, уродующие ногу, но необходимые в нашем влажном холоде совершенно. Лежали, осиротевшие и ненужные больше никому.
И так легко я представил себе, как барышня средних лет с подходящим для вывоза по еврейству ахматовским профилем, из последних сил продирающася сквозь снега к аэропорту, с громадным облегчением стаскивает здесь, перед терминалом, эти уродливые дерьмодавы, в которых ходила всю жизнь, потому что ни в чем другом здесь ходить нельзя, стаскивает, запихивает под кресло, достает из сумки, перетянутой ремнями, уложенные сверху, заранее приготовленные лодочки, встает на них уверенно, распрямляет спину и уходит через таможню к самолету, уходит в восемь градусов тепла и ровные, без ледяных торосов троттуары, уходит навсегда.
А бахилы остаются здесь, на этой стороне, как сброшенная змеиная кожа.
И смех меня разбирал, и слезы. И повернулся я и ушел прочь от терминала, потому что мое время еще не пришло.
А когда оно придет, я здесь тоже что-нибудь оставлю. Что-нибудь такое, с чем больше никогда, никогда, никогда не придется столкнуться. Что-нибудь такое же вещественное. Валенки, например.
И вот, когда толпа на регистрацию и контроль немного рассосалась, я увидел под креслами, на которых сидели ожидавшие, пару женских бахил. Такие уродливые тупоносые сапоги из клеенки сверху и искусственным мехом внутри, огромные, уродующие ногу, но необходимые в нашем влажном холоде совершенно. Лежали, осиротевшие и ненужные больше никому.
И так легко я представил себе, как барышня средних лет с подходящим для вывоза по еврейству ахматовским профилем, из последних сил продирающася сквозь снега к аэропорту, с громадным облегчением стаскивает здесь, перед терминалом, эти уродливые дерьмодавы, в которых ходила всю жизнь, потому что ни в чем другом здесь ходить нельзя, стаскивает, запихивает под кресло, достает из сумки, перетянутой ремнями, уложенные сверху, заранее приготовленные лодочки, встает на них уверенно, распрямляет спину и уходит через таможню к самолету, уходит в восемь градусов тепла и ровные, без ледяных торосов троттуары, уходит навсегда.
А бахилы остаются здесь, на этой стороне, как сброшенная змеиная кожа.
И смех меня разбирал, и слезы. И повернулся я и ушел прочь от терминала, потому что мое время еще не пришло.
А когда оно придет, я здесь тоже что-нибудь оставлю. Что-нибудь такое, с чем больше никогда, никогда, никогда не придется столкнуться. Что-нибудь такое же вещественное. Валенки, например.