On Vox: за два дня

Просто удивительно, как много вмещается в один день, когда уже пошло.
Мне катастрофически не хватает времени, я прожил десять лет за последние сутки, а уже среда, и дела начинают попискивать в углу - принимайся за нас, сколько можно-то?
День писал и читал, день еще писал, потом ушел гулять.
Такие вечера нынче стоят - я а, как назло, каждый раз без фотоаппарата.
Свет словно облизывает каждую башню и башенку, валяется навзничь на  скамейках в парке,  скачет по воде и листьям.  Повсюду на дорожках - первые каштаны, вернее, зеленая скорлупа. Это через месяц уже все насытятся, а сейчас прохожие спешат набить карманы свежим урожаем, у меня уже тоже есть парочка, я кручу их в руке, когда задумываюсь о чем-то, и думается легче и веселее.

Мероприятия по пробуждению Голема неожиданно дали результат.  Есть у нас  в  одной арке на Мале намнести  Голем - всем Големам  Голем.  Скуластая морда,  раскосые глаза,  выражение физиономии - самое многообещающее. Так вот, его нет. Ушел. Только крючья остались, на которых он к стене крепился, да пятно старой краски.
Проснулся и пошел. И чем он теперь занят - мне неведомо.

А я занят прошлым. Или будущим, на самом деле не важно. Я не был занят им много лет, - а теперь вот кручу его снова, как волшебную трубу калейдоскопа. И узоры, которые там складываются, нравятся мне все больше и больше.
Мне необходимы голоса в голове, я скучаю без них. Особенно без этих.

( под катом - картинка к этим почти бессонным дням, но Крыську, кажется, интересовала не физиономия, а длинна стрижки, так что сойдет )

On Vox: за два дня

Просто удивительно, как много вмещается в один день, когда уже пошло.
Мне катастрофически не хватает времени, я прожил десять лет за последние сутки, а уже среда, и дела начинают попискивать в углу - принимайся за нас, сколько можно-то?
День писал и читал, день еще писал, потом ушел гулять.
Такие вечера нынче стоят - я а, как назло, каждый раз без фотоаппарата.
Свет словно облизывает каждую башню и башенку, валяется навзничь на  скамейках в парке,  скачет по воде и листьям.  Повсюду на дорожках - первые каштаны, вернее, зеленая скорлупа. Это через месяц уже все насытятся, а сейчас прохожие спешат набить карманы свежим урожаем, у меня уже тоже есть парочка, я кручу их в руке, когда задумываюсь о чем-то, и думается легче и веселее.

Мероприятия по пробуждению Голема неожиданно дали результат.  Есть у нас  в  одной арке на Мале намнести  Голем - всем Големам  Голем.  Скуластая морда,  раскосые глаза,  выражение физиономии - самое многообещающее. Так вот, его нет. Ушел. Только крючья остались, на которых он к стене крепился, да пятно старой краски.
Проснулся и пошел. И чем он теперь занят - мне неведомо.

А я занят прошлым. Или будущим, на самом деле не важно. Я не был занят им много лет, - а теперь вот кручу его снова, как волшебную трубу калейдоскопа. И узоры, которые там складываются, нравятся мне все больше и больше.
Мне необходимы голоса в голове, я скучаю без них. Особенно без этих.

( под катом - картинка к этим почти бессонным дням, но Крыську, кажется, интересовала не физиономия, а длинна стрижки, так что сойдет )

очень короткий день

Пересматривал Хауза, четвертый сезон, две последние серии.

Как-то я не заметил, когда смотрел в первый раз, что именно Чейз перекрывает Хаузу доступ к памяти. При первой же попытке достучаться - во время гипноза, - возникает Эмбер, сразу в баре. И Хауз позволяет заподозрить его в обычных эротических фантазиях (или в желании на эту тему поязвить, если уж точнее), а вместе с тем - увести в сторону. "С этого момента мы просто игнорируем (исключаем) Эмбер и Уилсона", - говорит Чейз. А поскольку ведет гипноз он, то все последующее время Хауз пытается обойти это самое исключение. То есть, в общем, он Чейзу обязан и передозом, и остановкой сердца.
А в пятом сезоне его подсознание в виде Эмбер делает почти что все, чтобы практически угробить Чейза.
Око за око, по сути.

Сколько уж было говорено на тему харизмы Хауза - стервец, но столько знает, что может себе это позволить, и так далее.
Это вторично (тринадцатерично и трагично).
Его дух. Кошмарная неукротимость аналитического аппарата, которая тащит его за собой даже тогда, когда останавливается сердце. Обе серии он существует на чистой ярости, на нежелании иметь в памяти саднящий провал, на готовности выжать из дурацкой тушки все до последнего, но получить ясность понимания происходящего.
Готовность разбирать собственные галлюцинации, пока не докопаешься до сути. Он готов сдохнуть и сойти с ума,  лишь бы точно знать, что это было.
Там более чем достаточно народу, который очень много знает. Но никто не отваживается пользоваться своими знаниями настолько неумолимо.
Если бы его стервозность не была направлена прежде всего на самого себя, грош бы ей была цена. Дело не в том, что он может ее себе позволить. Дело в том, что это - единственный способ держать себя в форме. Используй Хауз ее как-то иначе, - ну, мало ли стервецов на свете. И очень многие чрезвычайно умны.
Толку-то.

очень короткий день

Пересматривал Хауза, четвертый сезон, две последние серии.

Как-то я не заметил, когда смотрел в первый раз, что именно Чейз перекрывает Хаузу доступ к памяти. При первой же попытке достучаться - во время гипноза, - возникает Эмбер, сразу в баре. И Хауз позволяет заподозрить его в обычных эротических фантазиях (или в желании на эту тему поязвить, если уж точнее), а вместе с тем - увести в сторону. "С этого момента мы просто игнорируем (исключаем) Эмбер и Уилсона", - говорит Чейз. А поскольку ведет гипноз он, то все последующее время Хауз пытается обойти это самое исключение. То есть, в общем, он Чейзу обязан и передозом, и остановкой сердца.
А в пятом сезоне его подсознание в виде Эмбер делает почти что все, чтобы практически угробить Чейза.
Око за око, по сути.

Сколько уж было говорено на тему харизмы Хауза - стервец, но столько знает, что может себе это позволить, и так далее.
Это вторично (тринадцатерично и трагично).
Его дух. Кошмарная неукротимость аналитического аппарата, которая тащит его за собой даже тогда, когда останавливается сердце. Обе серии он существует на чистой ярости, на нежелании иметь в памяти саднящий провал, на готовности выжать из дурацкой тушки все до последнего, но получить ясность понимания происходящего.
Готовность разбирать собственные галлюцинации, пока не докопаешься до сути. Он готов сдохнуть и сойти с ума,  лишь бы точно знать, что это было.
Там более чем достаточно народу, который очень много знает. Но никто не отваживается пользоваться своими знаниями настолько неумолимо.
Если бы его стервозность не была направлена прежде всего на самого себя, грош бы ей была цена. Дело не в том, что он может ее себе позволить. Дело в том, что это - единственный способ держать себя в форме. Используй Хауз ее как-то иначе, - ну, мало ли стервецов на свете. И очень многие чрезвычайно умны.
Толку-то.