день-да-ночь

рисую тонкую, горячую акварель, как иллюстрацию к сказкам андерсена в старых немецких книжках, как будто выгоревшую за целый век, полчаса рисунок, час сушка,
а между тем книжка в туалете заложена куском бумаги, оторванным от рулона, что он, интересно, думает  о другой, буквенной бумаге, в которую вложен, и что думает о себе, ведь он же уцелеет, а рулон уйдет по назначению, куда он денется.
до карнавала осталась неделя, а в доме и того меньше - три дня, за них надо уничтожить человеческую еду и накопить кошачью, с пачкой сосисок все просто, а вот тесто от печенья можно раскатать на тонкие плотные оладьи и пожарить на сковородке, и будет пахнуть вареной сгущенкой, прекраснейшим лакомством тысячелетней давности,
а за окном только промелькнет солнце и опять фонари,
и спина затекает, потому что забываешь вовремя оторваться от
иллюстрации сказок андерсена в немецких книжках размером в альбом, где вода - зеленоватого цвета, потому что в ней полно русалок, а на черепичных крышах горит закат, но таким тонким слоем, что разглядеть этот свет почти невозможно.

день-да-ночь

рисую тонкую, горячую акварель, как иллюстрацию к сказкам андерсена в старых немецких книжках, как будто выгоревшую за целый век, полчаса рисунок, час сушка,
а между тем книжка в туалете заложена куском бумаги, оторванным от рулона, что он, интересно, думает  о другой, буквенной бумаге, в которую вложен, и что думает о себе, ведь он же уцелеет, а рулон уйдет по назначению, куда он денется.
до карнавала осталась неделя, а в доме и того меньше - три дня, за них надо уничтожить человеческую еду и накопить кошачью, с пачкой сосисок все просто, а вот тесто от печенья можно раскатать на тонкие плотные оладьи и пожарить на сковородке, и будет пахнуть вареной сгущенкой, прекраснейшим лакомством тысячелетней давности,
а за окном только промелькнет солнце и опять фонари,
и спина затекает, потому что забываешь вовремя оторваться от
иллюстрации сказок андерсена в немецких книжках размером в альбом, где вода - зеленоватого цвета, потому что в ней полно русалок, а на черепичных крышах горит закат, но таким тонким слоем, что разглядеть этот свет почти невозможно.