Лямбда

Смерть стала наши будни. Смерть и болезнь.
Может быть, это единственный способ научиться относиться к ней. Относить себя. А не отрицать до последнего.
После смерти Робина Ламбда долго ничего не ела, уговаривали на каждый кусок. Под новый год оперировали новую опухоль. Сейчас - рецидив, и полугода не прошло, и это значит - все. Месяц нам или, может, чуть больше.
Сделать ничего не можем, не резать же кошку бесконечно. Да и не берутся.
Вчера возили ее к одному дядьке, дядька слывет Сумасшедшим Доктором, который берется за безнадежное. Скажет, что возьмется - попробуем удалить всю мерзость еще раз. Легкие и все остальное пока чистые.
И это будни, просто будни. Когда делаешь и делаешь то, что можешь, пока не упрешься в то, что больше тебе делать нечего.
Фокус человеческой жизни в том, что чем больше можешь, тем дольше не упираешься. А еще в том, что после слов "все, больше не могу" всегда видишь тот зазор, с которым можно было бы поработать, чтобы в следующий раз это прозвучало попозже.
Я не знаю никакой другой мотивации, кроме этой.

Страстная пятница в Барселоне.

Когда я на четыре дня вырвался в Барселону, я совсем забыл про Пасху.

Поездку наметили давно, и даже жилье было снято, маленькая квартирка в Барселонетте, чуть ли не на набережной. Все две недели до поездки меня гнала вперед работа, весны все не было и не было, в голове стоял сплошной февраль. Так что я ехал просто к морю, к возможности выйти на набережную в любое время суток, выкурить сигарету на пляже, посидеть с чашкой кофе на бледном солнце. Я не думал об отдыхе - и взял с собой работу. Не так много, чтобы не поднимать головы, но часов на пять в день.

(Это было очень странно и совершенно замечательно одновременно. Днем убегать кружить по городу, кататься на канатке, лазать в парках и узких улицах, обедать в ресторанчиках, неизменно возвращаться в Борн к Лучшей Кофейной лавке, - а вечером садиться работать, быстро, точно и напряженно, успевая за четыре часа сделать дневную норму. А потом идти на пляж к темному морю - курить и пить смородиновый ликер.
Я смотрел на себя будто со стороны и думал: набрать быть работы на месяц и вот так же уехать к морю, прожить здесь хотя бы четыре недели подряд, и гулять не так поспешно, и спать немного больше. Все успевать, ни о чем не думать, смотреть на море по ночам и на то, как в утренних сумерках большие морские чайки дерутся за добычу у мусорных контейнеров.)

Я совершенно забыл о Пасхе.
И я не вспомнил о Страстной пятнице, хотя должен был, потому что в этот день по всему городу внезапно расцвели апельсины.
Почему-то это случилось разом, везде, и город буквально затопило тягучим медовым запахом, очень щедрым и сильным, в северных городах так бывает, когда в холодную весну вдруг разом зацветают сирень и черемуха, и идешь из облака в облако, и не можешь надышаться. Первая волна встретила нас на маленьком рынке, и я еще подумал, глядя на прилавок с монастырским вареньем и джемами - сильны братья-монахи, ничего себе дух. Потом, конечно, сообразил. Рыжие плоды остались еще с зимы, и то, что сквозь них пробивались мелкие белые цветы, было особенно странно и прекрасно.

Мы долго кружили по городу, умудрились выйти к кафедральному собору ровно в тот момент, когда на всю площадь зачитывался суд у Пилата - не нужно знать языки, чтобы не понять, о чем речь. И вот только тогда я вспомнил, что да, на дворе пятница, та самая, которая еще именуется Славной. И все равно я еще не понимал, что происходит.

Сделав еще круг по Баррио Готик, мы решили, что хотим свежего сока с Рамблы. И направились к нему. И даже почти дошли. Меня остановили барабаны. Они ударили рядом в переулке, резко и громко, за ними вступил оркестр, и мы, конечно же, сунулись посмотреть.
В переулке, заполняя его весь, топталась процессия. Мы видели ее только со спины - гигантские носилки, все в свечах, цветах и канделябрах, под балдахином - чья-то фигура в мантии. На мантии вензель - двойная "М". Все это раскачивалось, как лодка на волнах, подавалось вперед, подавалось назад. Когда оно двинулось по переулку, мы пошли за ним, как дети за Крысоловом.



А дальше было совсем волшебство. Сгущались сумерки, и от этого свечи горели все ярче и ярче. Магдала плыла по городу на свою печальную свадьбу и веселые похороны, барабаны грохотали как сумасшедшие, люди смеялись, кричали и хлопали, диковатые туристы, не понимающие, что происходит, шарахались в темные переулки.

Когда процессия подошла к собору, я увидел, что на площадь течет еще одна - сверху, обходя собор, из-под знаменитого готического кружевного мостика плыли еще огни, много. (Потом я узнал, что их было три - Несение креста и Пьета, Магдалена третья.) Я подумал - сейчас они все войдут в собор, сплавятся там в один огромный огонь, и этого я, наверное, не вынесу, я и так видел площадь в каком-то странном зареве, и сердце стучало глухо и быстро. Поэтому мы вдохнули поглубже и ушли. И сидели потом на лавочке. И друг М. сказала:
- Н-да, сходили соку попить. Так это у нас теперь и будет называться.
И мы пошли пить кофе и дышать поглубже, и надышали так, что пошел дождь, смешной и теплый.
И пахло летом и апельсиновым цветом.

А потом, уже улетая, я увидел в аэропорту старичка, который шел передо мной в толпе, крепко и серьезно держа толстую свечу. Узнал по выражению лица - он шел на проверку в таможне с таким же отрешенно-внимательным видом, с каким шел за Магдалой. А может быть, его просто еще не отпустило.
Меня вот долго еще не отпускало.

Давно хотел записать, все было не собраться.