(no subject)

[a_str]

Очень легко оказалось вздернуть его в воздух, высоко, высоко, над городом, он здорово исхудал за эти свои три года шатанья по дорогам, легко поставить против невыносимого золотого свечения, так, чтобы заслонял глаза и отворачивался. Белое, сливающееся в зените с небом солнце пекло так, что золотое марево дрожало над куполом плотным столбом. Град золотой небесный над градом земным. Оба молчали. Невидимый не выдержал первым.
- Ну хорошо, я понимаю, ты почему-то уверен, что это необходимо. Но зачем таким-то способом? Объясни мне, какого черта? Тело это разлагающееся тебе - зачем? Вонь изо рта? Ежедневные испражнения? Зачем было непременно воплощаться?
Тому, кто был видим, хотелось пить, от жары сводило губы, этот допрос был не нужен никому из них, но спрашивающий мучался больше, и выносить эту муку было горше, чем жажду.
- Ты не хуже меня знаешь правила, - сказал наконец человек извиняющимся тоном. - Как будто у меня был выбор.
- Как будто не было!
- Не-деяние в этом случае не подходит. И это ты тоже отлично знаешь.
- Очень хорошо. То есть ты предоставляешь не-деяние мне. Ты видишь, как я польщен и обрадован? Смотри на меня, черт бы тебя побрал!
Человек чуть повернул в его сторону лицо. Распухшие веки оставляли для глаз совсем узкую щель, в нее сквозь ресницы еще как-то можно было смотреть на золотое марево, в котором раскачивалась темная фигура. Лицо вопрошающего было бледно, белее снега, словно он впервые в жизни вышел на сонце из кромешной тьмы.
- Что ты хочешь, чтобы я сделал теперь?
- Я хочу, чтобы ты отказался. Я требую. Я имею право требовать, чтобы ты подчинился мне - как родич, как единое целое. Мне не нравится эта твоя идея - умирать в человеческом теле.
- Ты ведешь себя сейчас, как мальчишка. Я не могу теперь это прекратить.
- Прекраснейшим образом можешь. Прыгай вниз, здесь достаточно высоко. Это будет куда быстрее и вернее, чем то, что ты задумал - здесь же я. Я поймаю тебя. Тело, конечно, достанется воронам, но какая разница?
- Я не могу. Я должен закончить.
Он сел и обхватил руками колени.
- Как ты не понимаешь, что я не могу? - повторил он, чуть не плача. - Ты зачем пришел? Отговаривать меня? Тогда уходи. Уходи, уходи, ты же мучаешь меня.
Невидимый тяжело вздохнул и сел рядом.
- Зачем ты это делаешь? - спросил он наконец очень тихо. - Ты можешь сказать, мне - зачем?
- Я спасаю тебя, - усмехнулся человек. - Но ты об этом не знаешь. Можешь спросить у Старшего, но он пока тоже не слишком хочет знать. Свобода выбора распространяется на всех нас. Мне всегда казалось это невероятно забавным.
Невидимый, хмурясь, смотрел ему в лицо какое-то время. Потом дернул губами и отвел взгляд.
- Кстати, о Старшем. Нам с тобой обоим придется какое-то время не показываться ему на глаза. Я даже не представляю, что он нам устроит после всего этого.
Человек хихикнул.
- Да уж. Но я и так появлюсь только через какое-то время. И... и было бы хорошо, если бы ты был поблизости. Просто на всякий случай. Раз уж мы собираемся не оповещать...
- Ага. Я буду сидеть на твоей гробнице с огненным мечом и гонять от пустого гроба твою свиту. - Он вытянул руку и показал куда-то вниз. - Легки на помине. Меня они не увидят, но, кажется, уже увидели тебя. Что ты им скажешь?
Человек пожал плечами.
- Правду. Я всегда говорю им правду - так интереснее наблюдать за тем, что они из нее сделают. Приходил Сатана, предлагал покориться ему и отказаться. С крыши Храма вот предлагал прыгнуть.
- А ты что?
- А я его усовестил и велел любезному родичу валить на все четыре стороны и не искушать меня боле.
Невидимый покивал.
- Угу, они, небось, еще и пишут за тобой?
- Еще нет. Но скоро начнут, я думаю. Тогда, когда я не смогу посмотреть, что же они там написали. Но ведь это не важно все. Пусть пишут, как хотят. Человеческий язык убог, все равно не выйдет путного. - Он опасливо заглянул через край, отодвинулся, встал на ноги.
- Ты только не забудь спустить меня отсюда, хорошо? В этом теле я лишен вездесущия.
Невидимый неподвижно сидел и смотрел на белое солнце. Золотое марево столбом поднималось вокруг него. В этом мареве очертания домов, мосты и башни принимали изменчивые, причудливые формы, как будто оплывали и таяли под полуденным солнцем.
- Красивый город, - сказал он. - Жаль его.