буковки

Умница

Говорит:
- А вот эту рубашечку, пыльно-лиловую, я в Париже купила. Захожу в какую-то лавку, там маски, веера, штучечки. - Слово "штучечки" перекатывается на языке, как морские камешки в пригоршне. - И полные комплекты на Джека Воробья всех размеров. И вот я эту льняную с пуговками...
Пуговки деревянные, две штуки у ворота, лен имеет оттенок запыленной сирени, оборачивает ее парусом, из паруса вверх торчит рыжая коротко стриженная голова с длинным вихром вдоль прямой белой шеи. Внизу перебирают брусчатку тонкокостные ноги в туфельках тридцать шестого размера. Туфельки на пуговках.
Говорит:
- Пойду на выставку Бартона, надену носочки в черно-белую полоску. А рюкзак у меня и так в нее.
Я подслушиваю. Конечно же, я подслушиваю, как иначе, я же тут везде - в арках, в окнах, во всех башнях, во всех деревьях. Из всего, что делают люди, мы, города, только рождаемся и умираем, поэтому нам никогда не надоедает слушать и смотреть - люди едят, болтают, покупают одежки, ходят на выставки, пишут книги, рожают детей, болеют. Иногда, не очень часто, они умеют еще кое-что. И вот тогда я слушаю и смотрю во все окна, конечно.
Говорит:
- Знаешь, как он писал? Как дьявол он писал. Длинный, черный, настоящий кот помоечный. Такие были статьи у него. И лез во все щели, даже в Афган хотел ехать, не знаю, может и поехал, потому что он как-то разом взял и пропал, когда мы разошлись. Знаешь, нам как-то однажды негде было вписаться зимой, и мы с ним бегали всю ночь вокруг Марсова поля, потому что там можно к факелу подойти и погреться. Все думали - как бы исхитриться сосиску пожарить на этом костерке. Кстати о сосисках: где у вас тут ритуальные колбаски на площади? Хочу. С хлебом и горчицей. Ух, ливень!
Раскрывается красный зонт с одним цветным треугольником. На треугольнике - фрагмент гобелена с единорогом. Я начинаю хохотать, да так, что пузыри на лужах вспухают, как под трубками стеклодувов. Единорог, ну надо же! У меня на домах и вывесках тоже полно единорогов, хоть я и не музей Клюни. Интересно, а меня можно после этого все еще считать девственницей?
Говорит:
- Тоже в Париже купила, в Лувре. Полдня по Лувру бегала, как же странно там все развешено. И все у Джоконды толпятся, а в зале, полном Леонардо, нет ни души. Я там увидела наконец это его Благовещенье, какое же маленькое! Когда на репродукцию смотришь, думаешь - ух, большая вещь, только что ж это вы, дорогой маэстро, ее так странно писали, бургундского на днях перебрали, что ли? А она крохотная, - конечно, там мазок.
Надо зятянуть ее в мою Анежку, я ей покажу мазок. К тому же, там у меня Кранах. Помимо всего прочего.
Говорит:
- Он вечно без денег сидит, я его время от времени вытаскиваю куда-нибудь - на выставку там, в кафе. Он бубнит "все равно ни за что не женюсь", но нам же только дай языками сцепиться. А вот что ты об этом скажешь, а вот я тебе еще расскажу. Он мне тут недавно книгу свою пересказывал, что-то у него там не шло, так знаешь, как я себя чувствовала? Как стенка, в которую мячиком - тум, тум. Он мне мячик - вот тут у меня непонятки - а я отбиваю. Так натренировалась, что сейчас литобзоры пишу. Платят гроши, конечно, зато книжек присылают читать возами, а ты же знаешь, как я книги ем.
Книги, картины, разговоры - я знаю, как она их ест. Как мою колбаску на площади, с хлебом и горчицей - причмокивая от наслаждения, вымазывая горчичную лужицу последней крошкой до последней капли. Прикручу-ка я дождь, ей бы еще погулять. А мне послушать, люблю я это дело.
Говорит:
- Понимаешь, одиннадцать лет, а он все еще зол, что ушла. А единственное, по чему я скучаю, это по тому, какой был драйв, когда я ему рисовала, а он конструировал. И такая конструкция, и эдакая, а вот можно еще вот так дерево собрать, чтобы и мобайл, и штучечка одновременно. Вот единственное. А остальное - да гори оно огнем. Сейчас? Нет, сейчас он ничего такого не делает. У нас с ним знаешь, как было? Я как будто ключ вставляла и поворачивала, и вот тогда он жил. А стоило отвернуться - как будто и нет ничего. Первые пару лет звонил еще дочери раз в год - а потом и это кончилось. Эх, что ж мне здесь хорошо-то так? Везде была, в Берлине, в Амстердаме, в Париже - хорошо, нет слов, но вот чтобы вот так дышать - только здесь.

Шепчу ей: знаешь, почему тебе здесь так хорошо? Потому что мы с тобой из одного теста, я тоже умею оживлять големов. У меня их тут полно: из камня, из глины, из плоти и крови. Встают и ходят, и пишут, и режут из дерева, и льют керамику, и расписывают стеклянные шары. Самое это женское дело, оживлять. Кстати о девочках. Подойди-ка к той витрине, у меня там магазинчик травяной косметики. А рядом штрудель пекут. Ты ж моя умница.