девятнадцатое августа

День дорог, солнца, жилого пространства и продленного лета.
Мы сегодня были вот здесь: Чешский Штернберг.

Он жилой. В нем все еще живет потомок этой огромной семьи под черной звездой - я все думал, откуда в Праге эта звезда на таком множестве фасадов. То ли роза ветров, то ли вифлеемская. Нет, родовой герб. С тринадцатого века. Замок у семьи было отобрали, но после Бархатной революции тут же вернули. И я должен сказать, что машины, стоящие на заднем дворе буквально у коновязи, смотрятся не менее трогательно, чем плетеные дачные кресла и столик в тени большой сторожевой башни. Ну, в самом деле, террасы нет, зато есть замковый двор. Чем хуже, собственно.
В замке открыт для посещения один этаж, очень уютный - залы небольшие, в основном барокко, в библиотеке я, как всегда, остался бы жить. Но главное - это вид из окон. Выглядываешь - и летишь птицей. Внизу река, маленький город, сады, одноколейка с крохотной станцией - мы видели этот поезд, он совсем как трамвай, на два вагончика и весь открытый. И небо синее до боли в глазах, и лето, и жара, а ведь уже конец августа. А у тебя внутри все никак не кончится июль.

Сейчас август, и я помню, что в Питере это было то самое - от лета осталась неделя всего, вчера было солнце, но что из того. На второй неделе августа впадаешь в беспокойство, на третьей - в отчаянье. Кончилось, кончилось, кончилось. Впереди тоска и тьма на восемь месяцев с крохотной заплаткой бабьего лета, одна или две сентябрьских недели, истонченных, звонких, полных паутинок и ранних сумерек. И все. А дальше - до последней недели апреля смотреть, как текут капли по оконному стеклу.
А здесь - жара, яблоки, цикады, вода в бутылке нагревается на ходу, из тени выйти - сразу взмокнуть, и всего этого еще не меньше двух месяцев, а дальше будет долгая, сладкая, неспешная осень почти до самого конца ноября. Начнут давить молодое вино, везде появится "бурчак", самая первая пена нового урожая.
Каждый раз, когда я смотрю на эти два подаренных мне месяца лета, я ощущаю это как продление жизни. Как будто мне их додали за все детство, которое я просидел в четырех стенах с плачущими стеклами, как будто мне откуда-то вынули и просто так отдали не меньше десяти лет жизни, а может быть, и больше. Очень прыгучих, очень солнечных, очень полных лет.

девятнадцатое августа

День дорог, солнца, жилого пространства и продленного лета.
Мы сегодня были вот здесь: Чешский Штернберг.

Он жилой. В нем все еще живет потомок этой огромной семьи под черной звездой - я все думал, откуда в Праге эта звезда на таком множестве фасадов. То ли роза ветров, то ли вифлеемская. Нет, родовой герб. С тринадцатого века. Замок у семьи было отобрали, но после Бархатной революции тут же вернули. И я должен сказать, что машины, стоящие на заднем дворе буквально у коновязи, смотрятся не менее трогательно, чем плетеные дачные кресла и столик в тени большой сторожевой башни. Ну, в самом деле, террасы нет, зато есть замковый двор. Чем хуже, собственно.
В замке открыт для посещения один этаж, очень уютный - залы небольшие, в основном барокко, в библиотеке я, как всегда, остался бы жить. Но главное - это вид из окон. Выглядываешь - и летишь птицей. Внизу река, маленький город, сады, одноколейка с крохотной станцией - мы видели этот поезд, он совсем как трамвай, на два вагончика и весь открытый. И небо синее до боли в глазах, и лето, и жара, а ведь уже конец августа. А у тебя внутри все никак не кончится июль.

Сейчас август, и я помню, что в Питере это было то самое - от лета осталась неделя всего, вчера было солнце, но что из того. На второй неделе августа впадаешь в беспокойство, на третьей - в отчаянье. Кончилось, кончилось, кончилось. Впереди тоска и тьма на восемь месяцев с крохотной заплаткой бабьего лета, одна или две сентябрьских недели, истонченных, звонких, полных паутинок и ранних сумерек. И все. А дальше - до последней недели апреля смотреть, как текут капли по оконному стеклу.
А здесь - жара, яблоки, цикады, вода в бутылке нагревается на ходу, из тени выйти - сразу взмокнуть, и всего этого еще не меньше двух месяцев, а дальше будет долгая, сладкая, неспешная осень почти до самого конца ноября. Начнут давить молодое вино, везде появится "бурчак", самая первая пена нового урожая.
Каждый раз, когда я смотрю на эти два подаренных мне месяца лета, я ощущаю это как продление жизни. Как будто мне их додали за все детство, которое я просидел в четырех стенах с плачущими стеклами, как будто мне откуда-то вынули и просто так отдали не меньше десяти лет жизни, а может быть, и больше. Очень прыгучих, очень солнечных, очень полных лет.

This entry was originally posted at http://a-str.dreamwidth.org/498612.html. Please comment there using OpenID.

разрозненное для памяти

Жара, больше сорока на солнце, оправа очков нагревается так же стремительно, как металлические предметы в сауне, да и вообще по ощущению похоже.
А между тем. Хорошо подогнанные солнечные очки убирают половину дискомфорта. Если не две трети.
Методом длительных наблюдений установлено, что я спокойно отношусь к жаре, но светобоязнь у меня с годами прогрессирует. То есть на ярком солнце я слепну совсем. Просто перестаю видеть. Тьма со вспышками. Поэтому с яркого солнца я стараюсь уйти, равно, кстати, как и с солнца зимой при снеге, эффект тот же.
Кажется, линзы неизбежны. Потому что хорошие темные очки с диоптриями - это, кажется, миф.

***
Небольшой поиск дал результат: к Скале саундтрек писал тоже Циммер. В общем, ожидаемо. Пожалуй, если есть автор киномузыки, который мне почти всегда дает состояние работы, то это он. А если подумать хорошенько, то что, собственно, есть основная тема. Усилие. Постоянное, практически безнадежное, нипочему, потому что сам себе так положил. С такой кодой, которая предполагает, что костьми тут ляжешь, а не сдашься, будешь раскачивать корабль. И каким-то непостижимым образом это получается. Довести, доделать, завершить жест.
Если это самовосприятие, то оно забавное.

***
Хочу это записать, да. К вопросу о раскачке. В Европа-парке есть валун, огромный булыжник, подвешенный на полой металлической балке. Если начать его раскачивать, то на первый взгляд он несдвигаем. Металлическая петля, на которой он висит поперек балки, приходится на отверстие, точь-в-точь как дырочка на флейте. И поэтому первый звук - это хрип и невыносимый стон. И тогда упираешься руками в камень, одновременно толкая его изо всех сил и прижимая к животу, одновременно, это важно. И не стоишь, раскачиваешься вместе с ним, и чудовищный стон и скрежет идет по балке как по флейте, отзывается от всей конструкции, камень уже идет сам и тащит тебя за собой, и дрожит под руками, и эта дрожь передается тебе, а звук идет все дальше, и наконец вступают дальние балки, и тогда откуда-то очень издалека начинают звучать колокола. А камень весом в тонну летит и дрожит у тебя под руками.
Это то, что я вообще понимаю под раскачкой и усилием. Была такая штука - круглый камень в фонтане, над струей воды. И надпись: этот огромный камень кажется неподъемным, но вы можете сдвинуть его одной рукой. А теперь представьте, что это ваши мысли о раке.
Когда я рассказал об этом Тигре, она сказала: да, но там есть вода. Благодаря ей можно сдвинуть камень. А если ее нет.
А вместо воды всегда кладешь себя. Во всяком случае, я кладу. Всего себя, сколько меня ни есть, в разное время есть разное. Главное, класть все. Кажется, не было еще ни одного камня, который я бы не сдвинул таким образом.
Вот сейчас я подсовываю всего себя в сны, и они начинают стонать и скрипеть, и двигаться очень неохотно. И когда еще дойдет до колоколов.
И так с любой мелочью.
Если к этому прибавить то, что у Кастанеды называется безупречностью, то есть умением рассчитать наилучший момент вложения всех своих сил, время, место и способ приложения, то, в общем и целом получается то, что я есть по собственному ощущению. Когда получается, конечно.

***
Еще: о вИдении. Никогда так не думал, но оно, судя по всему, у меня есть даже здесь. Очень долго сбивало с толку то, что это должно быть как-то завязано на зрение. Нет, никак не завязано. Это появляется как цельное, четкое, очень внятное знание, которого до сих пор не было. О чем угодно. О том, что хочешь видеть. Больше всего конечно - в приложении к тому, кто рядом. Я просто понимаю, что с ним сейчас. Или вообще. И это не интуитивное знание, не эмпатия. Я просто знаю и все. Отловил это в тот момент, когда попытался очередной такой "скачок" объяснить хорошей своей логикой. Сознание немедленно, почти мгновенно подставляет конструкцию, понятную внешнему разуму. Это ты вычислил. Это ты знал по частям, а сейчас сложил в одно целое.
При этом, конечно же, никаких световых контуров. Похоже, их и не будет. Хотя боковым зрением я вижу самые разные вещи, если уж на то пошло.

***
О чудесах в мироздании: видимо, приходится признать, что данная реальность - очень мелкий пруд по моим меркам. Когда оно берется поддерживать, это чем дальше, тем больше выглядит очень трогательно, но очень маленькими шагами. Мирозданию в тысячу раз легче подбросить тебе нужную книжку, вывести на улицу ровно в тот момент, когда кто-то выкинул очень годный старый паркет, привести автобус, освободить номер в отеле - чем действительно устроить важные для тебя дела. Ткань этого мира просто не пропустит разом те чудеса, которые мне необходимы, их нужно делать самому, вкладывая себя, как необходимо было отдать что-то Кальциферу, чтобы поднять замок. Вопрос, как, куда и чем именно вкладывать себя как рычаг, становится все более и более интересен. Потому что само по себе в первом слое оно работает как лавка волшебной мишуры. Очень, очень утешает, да. Но для серьезной работы немного мелковато.
Или, что еще более вероятно, я близок к тому, чтобы добраться до слоя, который лежит ниже здешней кано.

***
Ну и напоследок, веселое: сидели ждали еду, Тигра вспомнила.
Сидим точно так же ждем еду в Бельмонтасе. Лет пять уже назад, наверное.
Тигре все не несут и не несут домашние свиные колбаски, а она так долго их выбирала из заманчивого перечня.
- Ну что они там делают с этой свиньей? - вопрошает Тигерь. - Ловят и убивают?
- Исповедуют, - совершенно серьезно отвечает М.- Иначе нельзя, у нас католическая страна.

разрозненное для памяти

Жара, больше сорока на солнце, оправа очков нагревается так же стремительно, как металлические предметы в сауне, да и вообще по ощущению похоже.
А между тем. Хорошо подогнанные солнечные очки убирают половину дискомфорта. Если не две трети.
Методом длительных наблюдений установлено, что я спокойно отношусь к жаре, но светобоязнь у меня с годами прогрессирует. То есть на ярком солнце я слепну совсем. Просто перестаю видеть. Тьма со вспышками. Поэтому с яркого солнца я стараюсь уйти, равно, кстати, как и с солнца зимой при снеге, эффект тот же.
Кажется, линзы неизбежны. Потому что хорошие темные очки с диоптриями - это, кажется, миф.

***
Небольшой поиск дал результат: к Скале саундтрек писал тоже Циммер. В общем, ожидаемо. Пожалуй, если есть автор киномузыки, который мне почти всегда дает состояние работы, то это он. А если подумать хорошенько, то что, собственно, есть основная тема. Усилие. Постоянное, практически безнадежное, нипочему, потому что сам себе так положил. С такой кодой, которая предполагает, что костьми тут ляжешь, а не сдашься, будешь раскачивать корабль. И каким-то непостижимым образом это получается. Довести, доделать, завершить жест.
Если это самовосприятие, то оно забавное.

***
Хочу это записать, да. К вопросу о раскачке. В Европа-парке есть валун, огромный булыжник, подвешенный на полой металлической балке. Если начать его раскачивать, то на первый взгляд он несдвигаем. Металлическая петля, на которой он висит поперек балки, приходится на отверстие, точь-в-точь как дырочка на флейте. И поэтому первый звук - это хрип и невыносимый стон. И тогда упираешься руками в камень, одновременно толкая его изо всех сил и прижимая к животу, одновременно, это важно. И не стоишь, раскачиваешься вместе с ним, и чудовищный стон и скрежет идет по балке как по флейте, отзывается от всей конструкции, камень уже идет сам и тащит тебя за собой, и дрожит под руками, и эта дрожь передается тебе, а звук идет все дальше, и наконец вступают дальние балки, и тогда откуда-то очень издалека начинают звучать колокола. А камень весом в тонну летит и дрожит у тебя под руками.
Это то, что я вообще понимаю под раскачкой и усилием. Была такая штука - круглый камень в фонтане, над струей воды. И надпись: этот огромный камень кажется неподъемным, но вы можете сдвинуть его одной рукой. А теперь представьте, что это ваши мысли о раке.
Когда я рассказал об этом Тигре, она сказала: да, но там есть вода. Благодаря ей можно сдвинуть камень. А если ее нет.
А вместо воды всегда кладешь себя. Во всяком случае, я кладу. Всего себя, сколько меня ни есть, в разное время есть разное. Главное, класть все. Кажется, не было еще ни одного камня, который я бы не сдвинул таким образом.
Вот сейчас я подсовываю всего себя в сны, и они начинают стонать и скрипеть, и двигаться очень неохотно. И когда еще дойдет до колоколов.
И так с любой мелочью.
Если к этому прибавить то, что у Кастанеды называется безупречностью, то есть умением рассчитать наилучший момент вложения всех своих сил, время, место и способ приложения, то, в общем и целом получается то, что я есть по собственному ощущению. Когда получается, конечно.

***
Еще: о вИдении. Никогда так не думал, но оно, судя по всему, у меня есть даже здесь. Очень долго сбивало с толку то, что это должно быть как-то завязано на зрение. Нет, никак не завязано. Это появляется как цельное, четкое, очень внятное знание, которого до сих пор не было. О чем угодно. О том, что хочешь видеть. Больше всего конечно - в приложении к тому, кто рядом. Я просто понимаю, что с ним сейчас. Или вообще. И это не интуитивное знание, не эмпатия. Я просто знаю и все. Отловил это в тот момент, когда попытался очередной такой "скачок" объяснить хорошей своей логикой. Сознание немедленно, почти мгновенно подставляет конструкцию, понятную внешнему разуму. Это ты вычислил. Это ты знал по частям, а сейчас сложил в одно целое.
При этом, конечно же, никаких световых контуров. Похоже, их и не будет. Хотя боковым зрением я вижу самые разные вещи, если уж на то пошло.

***
О чудесах в мироздании: видимо, приходится признать, что данная реальность - очень мелкий пруд по моим меркам. Когда оно берется поддерживать, это чем дальше, тем больше выглядит очень трогательно, но очень маленькими шагами. Мирозданию в тысячу раз легче подбросить тебе нужную книжку, вывести на улицу ровно в тот момент, когда кто-то выкинул очень годный старый паркет, привести автобус, освободить номер в отеле - чем действительно устроить важные для тебя дела. Ткань этого мира просто не пропустит разом те чудеса, которые мне необходимы, их нужно делать самому, вкладывая себя, как необходимо было отдать что-то Кальциферу, чтобы поднять замок. Вопрос, как, куда и чем именно вкладывать себя как рычаг, становится все более и более интересен. Потому что само по себе в первом слое оно работает как лавка волшебной мишуры. Очень, очень утешает, да. Но для серьезной работы немного мелковато.
Или, что еще более вероятно, я близок к тому, чтобы добраться до слоя, который лежит ниже здешней кано.

***
Ну и напоследок, веселое: сидели ждали еду, Тигра вспомнила.
Сидим точно так же ждем еду в Бельмонтасе. Лет пять уже назад, наверное.
Тигре все не несут и не несут домашние свиные колбаски, а она так долго их выбирала из заманчивого перечня.
- Ну что они там делают с этой свиньей? - вопрошает Тигерь. - Ловят и убивают?
- Исповедуют, - совершенно серьезно отвечает М.- Иначе нельзя, у нас католическая страна.

This entry was originally posted at http://a-str.dreamwidth.org/498702.html. Please comment there using OpenID.